Где был старший сын Астафия Лузы (его самого к этому времени, по-видимому, в живых уже не было) Клим Астафьев в 1667 году, когда принимался Новоторговый устав царя Алексея Михайловича, – неизвестно. Под Уставом среди «лутчих торговых людей» Московского государства стоит подпись второго сына, Андрея. Поскольку в те времена местничеству уделялось важное внимание, отметим, из более чем 60 подписавших «гостиных сотни Андрюшка Лузин руку приложил» 29-м (первым подписывали, естественно, государевы гости).
В 1675 году Андрей и Семён Астафьевы Лузины одновременно стали гостями (купцами-олигархами – Т. Е.).
В Ярославле у Семёна был не только склад товаров, но и кожевенный промысел. Его торговые операции, их объём и география соответствовали масштабу самых известных ярославских гостей первой половины столетия – Лыткиных, Скрипиных, Светешниковых, Гурьевых. Например, в 1682 году на Верхотурской таможне был зарегистрирован обоз гостя Семёна Лузина, пришедший от Соли Камской. Товар оценивался более чем в 4500 рублей и включал 85 тысяч аршин холс-та, 5780 аршин сермяжного сукна. (Следует иметь в виду, что в то время двор – землю с домом и службами – можно было купить менее чем за 10 рублей!) Семён Астафьев активно торговал в Сибири, а после заключения в 1689 году договора с Китаем участвовал вместе с другими гостями в налаживании торговли через Нерчинск.
Семён Лузин не ограничился участием в завершении строительства большого храма Николы Мокрого, начатого ещё Астафием с соседями. На его, Семёна Лузина, средства в 1674 – 1675 годах он был расписан; известна челобитная ктитора царю Алексею Михайловичу, в которой в апреле 1675 года он просит взятых «для иконного письма» в Рос-тов мастеров вернуть в Яро-славль для завершения работ. Справедливо подчёркивается, что Николо-Мокринские фрески стали в городе событием: храм вторым, после Николо-Надеин-ского, получил стенописную «библию для неграмотных».
Бесспорно, сегодня Николо-Мокринский ансамбль, созданный тщанием Семёна Астафьева Лузина и его родных, – неотъемлемая часть ярославской храмовой сокровищницы.
Нынешние туристы восхищаются в церкви Ильи Пророка молёнными местами. Они – редчайший образец монументальной резьбы по дереву XVII века – из Николо-Мокринского храма. Ещё И. А. Тихомиров, отмечая их роскошь, подчёркивал, что они тем не менее вряд ли предназначались для царского и патриаршего богомолья, а соорудили их храмоздатели, скорее всего, для себя и своих семейств.
В перерыве между строительством Николо-Мокринских церквей, в 1678-м, тщанием гостя Семёна Лузина сооружён был ещё один храм – каменный Владимирской иконы Богоматери на Семике (и также необычный, с весьма редким трёхшатровым завершением, в Ярославле – единственный).
Возведение Семёном Владимирской церкви на Убогом дому (напомним, что это другое название Семика в Ярославле, а было там в то время всего несколько посадских дворов) является деянием другого порядка. Это через два столетия будут русские промышленники устраивать храмы в тюрьмах, больницах и учебных заведениях. В предыдущей статье мы упоминали богадельню Зубчанинова, а второй по числу призреваемых – 72 человека, в Переписной книге 1717 года указана была в Земляном городе богадельня гостя Семёна Астафьева Лузина, к тому времени уже покойного.
Представляется вполне обос-нованным вывод, что именно государев гость Семён Астафьев Лузин и является «застройщиком» интересующего нас дома, а время его возведения можно ограничить 1680 – 1690 годами – периодом расцвета торговой деятельности хозяина. Заметим, что в этот же период создавался и другой жилой дом, самое из-вестное нехрамовое здание Ярославля, дошедшее до нас из тех времён: митрополичьи палаты Ионы Сысоевича.
Илья и Михаил Лузины жили вместе с братом. Логично предположить, что после его смерти двор в Никольском приходе остался за ними. О Михаиле мы сведений не имеем, а вот Илья и в переписи 1710 года упоминается. В Спасской сотне ему принадлежат четыре двора, ещё два кожевенных двора здесь же, во владении его сыновей, но живут они оба, Андрей и Дмитрий, во дворе отца, родовом лузинском, а он, по всей видимости, совсем не мал – значится на нём тринадцать дворовых людей отца да ещё пятеро и трое, соответственно, у сыновей.
Клим Астафьев Лузин, как мы видели, ещё в 1671 году жил отдельно от братьев, в переписи 1710-го в Спасской сотне записан двор его 47-летнего сына Ивана Клементьева, у него, как и у семьи дяди Ильи Астафьева, кожевенный промысел, торгует в Архангельске. В гостиной сотне Иван состоит с 1691 года. Судя по порядку записей о лузинских дворах, можно предположить, что несколько из них располагались рядом (в том числе Ильи и Клима Астафьевых), возможно, образуя в слободе единый массив.
Интересны сведения об Илье Астафьеве Лузине, датируемые 1704 годом. Правительство царя-преобразователя тогда потребовало с гостей и купцов гостиной сотни предоставить «сказки», налоговые декларации того времени, указав размеры торга: на сколько тысяч куплено и продано товаров на месте и в отпуск, количество уплаченных пошлин. Надо было «без утайки» сказать, сколько у кого лавок, погребов и других «вотчин», сколько платят оброку с них и «найма себе емлют», сколько долгу на ком и сколько свободных денег, каковы домовые пожитки и, наконец, сколько серебряной посуды в доме. От подачи «сказок» многие уклонялись, в том числе и ярославец Илья Лузин. Его люди показали, что хозяин их с 25 мая уехал в Казань. В конце сентября воевода Щербатов, по наказу из Москвы, «для проведывания подлинного около двора Ильи Лузина приходских людей спрашивал и у двора ево был, и он, Илья, того числа был в доме своём». Позднее выяснилось, что Лузин никуда не уезжал, а скрывался четыре с лишком месяца.
Этот сюжет заставляет вспомнить об одной архитектурной особенности, указанной в паспорте памятника «дом Иванова»: «Между основным этажом и подклетом расположена палатка-тайник с коробовым сводом и сложной конфигурацией в плане. Вход в тайник с каменной лестницей расположен в северной части свода и имеет выход в сени на основном этаже». Мы не знаем, прятался ли 60-летний Илья Астафьевич в тёмном подвале (на снимке), но что тайник, устроенный ещё старшим братом, богачу тех времён был надобен, сомнений не вызывает.
Когда конкретно и каким образом весьма значительные земле- и домовладения потомков Астафия Лузина перешли в другие руки, выяснить мы не сумели, но после 1760-х годов Лузиных в Николо-Мокринском приходе больше нет. Окончательно.
К этому времени и уже не один десяток лет царит здесь другой род – Затрапезновых.
КТО ИЗ ЗАТРАПЕЗНОВЫХ ЖИЛ В ЛУЗИНСКОМ ДОМЕ?
Попытки связать тот или иной ярославский дом с родом Затрапезновых предпринимались не раз, упоминался в том числе и «дом Иванова». Несколько лет назад в своём популярном путеводителе по Ярославлю сделал это и В. И. Жельвис: «Есть предположение, что первым его хозяином был купец гостиной сотни Максим Затрапезнов (1670 – 1731). Скорее всего, именно этот дом описывается в документах на наследование младшего сына Максима, Дмитрия, как «дом каменный со всяким палатным и деревянным строением в Яро-славле в приходе Николая Чудо-творца». Дмитрий основал рядом с домом Малую мануфактуру (ткацкую фабрику). Большую мануфактуру на Зеленцовском (Кавардаковском) ручье основал старший сын Максима Иван За-трапезнов...»
Из сказанного выше (то есть в предыдущей публикации. –Т. Е.), надеемся, достаточно ясно, что Максим Семёнов Затрапезнов не мог и не был первым хозяином дома.
А ведь жили в этом доме За-трапезновы! Только не те и не тогда. Чтобы ответить на вопрос, жил ли в нём Дмитрий, третий из четырёх сыновей Максима, или кто-то ещё из клана, придётся сначала вернуться в первую четверть XVIII века.
1710 год. Сыновья Семёна Затрапезнова, сорокалетний Максим и тридцатипятилетний Пётр, каждый в своём дворе, живут в Николо-Мокринском приходе, подчеркнём, одновременно с Лузиными. Уже родились три Максимовича: Андрей (1691), Иван (1695), Дмитрий (1703), четвёртый, Гавриил, появится на свет в 1711-м. У Петра Затрапезнова дети родятся позже, но зато потомки его старшего сына Ивана (род. 1720) в Ярославле не только будут продолжать род до середины следующего столетия, как об этом пишет А. Ф. Грязнов. Некоторые останутся и близ отчих мест, и в приходе храма, а история лузинского дома, как мы увидим далее, окажется связанной с обеими ветвями рода За-трапезновых, и от Максима, и от Петра Семёновичей.
До сих пор монография Алексея Флегонтовича Грязнова остаётся самым основательным исследованием и о мануфактуре, и об её «фундаторах». Рассказ о начале мануфактур традиционно ведётся «от печки» – с напоминания о том, что в 1710 году Пётр I направил в Ярославль для организации производства широких полотен пленных шведов-ткачей. А разместили их на строящемся оружейном дворе. В ярославском краеведении считается, что эти первые предприятия сгорели в ярославском пожаре 1711 года.
Также почему-то незыблемо в сознании краеведов и представление, что история самого важного предприятия города началась именно за Которослью: в одночасье, чуть ли не в том же 1722 году, там застучали ткацкие станы, появились пруды, выросли корпуса. Позволим себе вы-сказать взгляд на начало яро-славских мануфактур, отличный от принятого.
Наладить производство за несколько месяцев на пустом месте у Кавардаковского ручья компаньоны не планировали. Станы ткацкие они предполагали запускать на месте обустроенном. Для того и нужен был бывший оружейный двор, на котором отнюдь несгоревшие его строения стояли «впусте», причём какие-то из них уже были приспособлены под производство полотна. На нём и разместили на южной окраине Спасской слободы. Так что история ярославской мануфактуры Тамеса и Затрапезновых началась у Николы Мокрого, именно здесь несколько лет и вырабатывалось полотно. Вероятнее, что строительство фабричного комплекса за Которослью началось не раньше выхода Тамеса из дела, то есть уже после 1725 года.
Так или иначе, с 1722 года главным в «торге и промысле» для Максима Затрапезнова и его сыновей стало мануфактурное дело. Появление фабрик, бесспорно, внесло значительные изменения и в жизнь Николо-Мокринского прихода. Оставались ли после этого в своих домах сыновья Ильи и Клима Лузиных и семья Петра Затрапезнова, вполне процветавшие в 1710 году, достоверно мы не знаем, но нет и причин, по которым они должны были бы оставить свои владения именно из-за мануфактуры. Во всяком случае, родовых дворов зажиточных слободских старожилов её земли не затрагивали, и тем паче каменного лузинского дома.
В 1741 году между братьями Иваном и Дмитрием Максимовичами произошёл раздел общего предприятия. Иван получил все закоторосльные владения и производства – отныне они носят название Ярославская Большая мануфактура. Дмитрию отходит «сто ткаческих станов, дом каменный со всяким палатным каменным и деревянным строением в Ярославле в приходе Николая Чудотворца; сверх того приписных 327 душ» – эта мануфактура будет именоваться Ярославской Малой.
В документе о разделе «фирмы» фигурировать должен, по логике вещей, жилой каменный дом, выстроенный на фабричной территории, – вполне возможно, это строение, изображённое на гравюре Алексея Ростовцева 1731 года западнее церквей – о нём пишет в одной из своих статей ярославский архитектор В. И. Сафронов. Кстати, в ней автор первым (и единственным), хотя и чисто интуитивно и не приведя никаких аргументов, предположил, что «дом Иванова» принадлежал не Затрапезновым, а ктиторам Николо-Мокринского храма – Лузиным или Леминым.
Каменные жилые дома у обоих энергичных и успешных сыновей Максима, бесспорно, должны были быть: ещё до времени раздела фабрик до русских городов докатывается санкт-петербург-ское примирение с жизнью в каменных домах, остающейся хоть и менее здоровой, чем в деревянных, но ставшей весьма престижной. Вполне логично, что при разделе хозяйский дом на фабричной территории, полученной Дмитрием, ему и достался.
С 1740-х годов среди прихожан Николы Чудотворца неизменно будем находить семьи владельцев Малой мануфактуры с дворовыми, квартирантами и работниками. Сначала Дмитрия Максимова Затрапезнова, после его кончины в 1765-м – сына и успешного наследника дела Ивана Дмитриева, а ещё через20 лет, уже после и его смерти, – внука, названного в честь деда Дмитрием.
Татьяна ЕГОРОВА